– Нет. Но разве это может понять только врач?

– Не обязательно. Но я полагаю, что мистер Гиллиген несколько превысил свои полномочия, высказывая вслух такое мнение.

Она слегка раскачивалась в качалке. Он следил за тлеющим кончиком сигары, окружая себя облаками дыма. Она оказала:

– Значит, вы считаете, что никакой надежды нет?

– Откровенно говоря, считаю. – Он осторожно стряхнул пепел за перила. – Фактически он уже мертвый человек. Более того: ему следовало бы умереть еще месяца три назад, если бы не то, что он словно чего-то ждет. Чего-то, что он начал и не успел докончить, какой-то отголосок прошлого, о котором он не помнит сознательно. Это единственное, что его еще удерживает в жизни, насколько я понимаю. – Он снова пристально посмотрел на нее. – Как он сейчас относится к вам? Ведь он ничего не помнит из своей жизни до того, как он был ранен.

На миг она выдержала его добрый проницательный взгляд и вдруг решила рассказать ему всю правду. Он не спускал с нее глаз, пока она не кончила.

– Значит, вы вмешиваетесь в дела Провидения?

– А разве вы, на моем месте, не сделали бы того же? – попыталась защититься она.

– Никогда не занимаюсь предположениями, что я сделал бы, – резко оказал он. – В моей профессии нет никаких «если бы…». Я обрабатываю мышцы и кости, а не обстоятельства.

– Что ж, теперь уже поздно. Я слишком тесно связана со всем этим, отступать некуда. Значит, вы думаете, что он может умереть в любую минуту?

– Опять вы заставляете меня заниматься предположениями. Я только объяснил вам, что он может умереть, если та последняя искра жизни в нем больше не будет поддерживаться. А телом он давно мертвец. Больше я ничего оказать не могу.

– А операция? – опросила она.

– Операции он не перенесет. А во-вторых, человеческую машину можно чинить, заменять в ней части только до определенной границы. Все, что можно, с ним уже сделали, иначе его никогда не выпустили бы из госпиталя.

Снова день клонился к вечеру. Они сидели, негромко разговаривая, и солнце уже пошло книзу и, пробившись косыми лучами сквозь листву, усыпало крыльцо желтыми зайчиками, похожими на кусочки слюды в ручье. Тот же негр, в той же рубашке, водил взад и вперед по лужайке жужжащую косилку; изредка, сонно поскрипывая, проезжал одинокий фургон, запряженный мулами, или мелькал грузовик, оставляя за собой неприятный запах бензина, таявший в вечернем воздухе.

Вскоре к ним подошел ректор.

– Значит, ничего не надо делать, только дать ему самому окрепнуть, поправиться? Так, доктор? – спросил он.

– Да, я так советую. Хороший уход, покой, отдых. Пусть вернутся его старые навыки… Хотя зрение у него…

Ректор медленно поднял голову.

– Да, я понимаю, что зрение он, очевидно, потеряет. Но ведь это можно как-то компенсировать. Он скоро должен жениться на прелестной девушке. Не думаете ли вы, что это может стать толчком к выздоровлению?

– Да, конечно, больше, чем что-либо другое.

– А как ваше мнение – может быть, поторопить эту свадьбу?

– М-м-м… – Доктор запнулся: он не очень привык давать советы по таким вопросам.

Выручила его миссис Пауэрс.

– По-моему, не надо его торопить ни в чем, – быстро сказала она. – Пусть постепенно привыкает… Как вы думаете, доктор Бэрд?

– Да, ваше преподобие, в этих делах вам лучше всего слушаться советов миссис Пауэрс. Я полностью доверяю ее суждениям. Пускай она возьмет все в свои руки. Женщины тут гораздо более умелы, чем мы.

– Да, это совершенно верно. Мы и так в неоплатном долгу у миссис Пауэрс.

– Глупости. Я ведь почти что усыновила Дональда. Наконец пришла машина, и Гиллиген принес вещи доктора. Они встали, миссис Пауэрс взяла ректора под руку. Она крепко сжала его локоть и выпустила. Когда она с Гиллигеном провожали доктора вниз к машине, ректор снова робко опросил:

– А вы уверены, доктор, что сейчас ничего предпринимать не надо? Мы ведь очень этим озабочены, сами понимаете, – добавил он, словно оправдываясь.

– Нет, нет, – ответил доктор резковато, – он сам себе может больше помочь, чем мы все.

Ректор следил, как машина заворачивает за угол. Обернувшись, миссис Пауэрс увидела, что он все еще стоит в дверях, глядя им вслед. Но тут машина завернула за угол.

Когда поезд подошел к перрону, доктор взял ее руку.

– Вы занялись делом, которое сулит вам много неприятностей, мой молодой друг.

В ответ она посмотрела прямо ему в глаза.

– Я на это пойду, – сказала она и крепко пожала ему руку.

– Ну, что ж, тогда – до свидания, желаю удачи.

– До свидания, сэр, – ответила она, – и большое вам спасибо.

Он повернулся к Гиллигену, протянул ему руку.

– И вам также, доктор Гиллиген, – сказал он с легкой иронией.

Они смотрели, как скрылась его прямая серая спина, и Гиллиген опросил ее:

– Чего это он назвал меня доктором?

– Пойдем, Джо, – сказала она, не отвечая на вопрос, – Пойдем домой пешком. Хочется пройтись по лесу.

4

Пахло свеженапиленной древесиной, и они прошли по бледно-желтому городу симметрично сложенных штабелей досок. Негры передавали эти доски по цепочке, внося их по наклонной доске в товарный вагон, под наблюдением небрежно одетого человека; развалясь на груде досок, он лениво жевал табак. Он с интересом посмотрел вслед незнакомой паре, когда они проходили по тропке у шпал.

Они пересекли поросшие травой рельсы, и двор лесопилки скрылся за деревьями, но, спускаясь к подножию холма, они все время слышали голоса негров, взрывы беспричинного смеха или обрывки грустной песни; медлительное эхо падения брошенных досок раскатывалось с равномерными промежутками. Поддавшись тишине вечеряющего леса, она спокойно спустились с глинистого холма по вьющейся книзу неприметной дороге. Внизу, под холмом, куст шиповника раскинул плоские, как у пальмы, цветущие ветви среди темной густой зелени, словно белая монахиня в молитве.

– Негры ломают их на топливо, оттого что их легко рубить, – сказала миссис Пауэрс, нарушая тишину. – Жалко, правда?

– Разве? – сказал Гиллиген равнодушно.

Мягкая песчаная почва легко поддавалась под ногами, когда они подходили к ручью. Он бежал из-под темных плетей ежевики на неприметную дорогу и снова исчезал с бормотанием в дальних зарослях. Она остановилась, и, слегка наклонившись, они увидели отражение своих лиц и укороченных тел, дробившихся в воде.

– Неужели мы и людям кажемся такими смешными? – сказала она и быстро перешагнула ручеек. – Пойдем, Джо!

Тропка опять вышла из под зеленоватой тени на солнцепек. Песок стал глубже, идти было трудно, неприятно.

– Придется вам тащить меня, Джо, – оказала она. Она взяла его об руку, чувствуя, как каблуки вязнут и подворачиваются на каждом шагу. Ему трудно было поддерживать ее – равновесие нарушалось из-за ее неровной походки, и он, высвободив руку, положил ладонь ей на спину. – Так еще лучше! – сказала она, опираясь на его крепкую руку.

Дорога обошла подножие холма и как будто задержала обегающие с горы деревья, чтобы они подождали, пока они пройдут. Солнце запуталось в деревьях, остановившись косым дождем, а впереди, где зеленый путь ручья, Они медленно пробирались по сыпучему леску, за густой завесой ветвей; голоса становились все громче. Она сжала его руку, чтоб он молчал, и они сошли с дороги, осторожно раздвинув ветки над взбаламученной, сверкающей водой, которая выпускала и принимала слепящие солнечные блики, словно золото в обмен на золото. Две взлохмаченные мокрые головы буравили воду кругами, словно плавающие выдры, и, раскачиваясь на ветке, стоял, приготовясь к прыжку, третий пловец. Его тело, прекрасное, как у молодого зверька, цветом походило на потемневшую бумагу.

Они вышли на берег, и Гиллиген сказал:

– Эй, полковник!

Пловец метнул быстрый испуганный взгляд и, выпустив ветку, плюхнулся в воду. Двое других, застыв в испуге, смотрели на пришельцев, но когда нырнувший выплыл на поверхность, они захохотали, осыпая его беспощадными насмешками. Он вильнул, как угорь через запруду, спрятался под кручей. Его товарищи вопили ему вслед в неудержимом веселье. Она громко сказала, перекрывая их визг: